Оксана Тимофеевна Леонтьева
Оксана Тимофеевна Леонтьева, является первым исследователем в России творчества Орфа. Я познакомился с ней приблизительно в 1979 году.
Произошло это следующим образом.
Я написал письмо Карлу Орфу. Он мне ответил. Послал свой Шульверк. Он не дошел (коммунизм!). Он послал еще раз. Опять не дошел. Я высылал ему свои композиции, про-сил советов и так далее. И вдруг получаю письмо подписанное «О.Леонтьева». Мой адрес на конверте был совершенно немыслимый. Оказывается, Лизелотта Орф переписывалась с Оксаной Тимофеевной и однажды решила сообщить про меня. Фрау Орф просто вырезала мой адрес, который я писал на обратной стороне конверта как «курица лапой» на кирил-лице чисто для проформы, так как для Орфа высылал напечатанный на машинке свой обратный адрес на латинице и послала Оксане Тимофеевне, мол, у вас там живет парень, который интересуется… Оксана Тимофеевна так и написала, мол, вряд ли дойдет. Но пись-мо дошло. Мы стали переписываться. Еще был жив ее сын Дима, которому я тоже написал, но письмо мое он, увы, так и не прочитал. Он рано умер. Оксана очень переживала.
Через некоторое время мы встретились. У нее было много книг по орфовской педагогике на немецком. Я читал их с утра до вечера. Иногда она силой отрывала меня от них и отправляла погулять или звала пить чай. Благодаря им, я многое понял. Приблизительно в 1983 году, уже после смерти Орфа к ней в гости с частным визитом приехал Вильгельм Келлер. Она называла его Вилюшка. Я бросил всю свою работу в Варне, поехал к ней и целую неделю мучил Келлера вопросами.
Она всегда очень интересовалась моей педагогической работой, и когда предложила издать Шульверк вдвоем я ни секунды не мешкал. К сожалению, в те времена сделать это было очень сложно и все уперлось в какие-то московские интриги. Мы очень живо пере-писывались, она отвечала на письма всегда очень аккуратно и писала интересно, подробно и с юмором. И сама меня так учила, показывала пример. Потом мои письма она дала в «Музыкальную жизнь», где по ним сделали большую статью.
Я ездил к ней довольно часто, сколько мог. Вернее, к ним. Ее муж, Даниил Владимирович Житомирский известный музыковед, исследователь Шумана. Мы очень сдружились, и когда родился сын, мы назвали его Даниилом в честь Даниила Владимировича. Я бывал не только на квартире, но и на даче. Мы много разговаривали на разные, в том числе и на по-литические темы, я рассказывал о своей работе, о своей жизни. Ночевал я у них в кухне на диване. Оксана всегда была очень щепетильна в отношении всяких подарков, я пытался привозить всякие соленья, варенья, покупать на рынке продукты, но она никак не могла успокоиться и все ворчала на меня, что я «придумываю глупости». Когда умер Даниил Владимирович Оксана Тимофеевна сильно переживала, и так и не смогла оправиться после его смерти. Постоянно болела и часто находилась в депрессии.
Оксана, (мы пробовали перейти с ней на «ты», но у меня как-то не поворачивался язык), очень хорошо ко мне относилась, преувеличивала мои способности и достижения. Когда я поехал первый раз в 1990 году в Зальцбург, она настраивала меня, чтобы я не «тушевал-ся», не стеснялся, ценил себя, чтобы не ставил себя в зависимость от авторитетов. Часто ругала московскую жизнь за обилие интриг, бюрократизированность и стадность. Когда у меня было тяжело на душе от невозможности делать свое дело в полную меру при коммунизме (невозможность издать книжку, невозможность поехать учиться в Зальцбург, куда меня приглашал Орф и который даже стипендию мне там организовывал), и я был близок к отчаянию, она как могла поддерживала у меня веру в свои силы, необходимость работать в любых условиях.
В 1992 году Герман Регнер и фрау Орф, с которой я начал активно переписываться после смерти Карла Орфа предложили мне поехать в Зальцбург в качестве стажировщика на год. Я не хотел ехать – время в России было тяжелое, у меня маленькие дети, сын и дочь. Оксана всячески подбадривала меня и радовалась этой возможности.
В 1995 году мы поехали на симпозиум всей семьей по приглашению Мануэлы и Михеля Видмер, Вильгельма Келлера и фрау Орф. Я должен был там немного работать - провести курс с русскими песнями и танцами. Однако приглашение было составлено довольно неумело и австрийское посольство никак не хотело давать визу. Нам пришлось больше недели жить в Москве, ждать улучшенные, правильно оформленные документы. Мы коротали время за распеванием православных канонов и акафистов. Я может быть и не помнил бы про эти случаи, но Оксана каждый раз при встречах восторгалась этим и всем рассказывала, хотя пели мы нечисто, ползали по тональности, иногда и вообще звучала «кошачья музыка», но ее умилял сам факт такого домашнего музицирования родителей с деть-ми. После этого они долго переписывались с моим сыном Даней и она старалась образо-вать его на расстоянии, давала ему советы, писала, ЧТО он должен читать, была ему настоящим духовным наставником.
Она была довольно необщительна и каждый раз подчеркивала, что не педагог, что ничего интересного тот или иной желающий учитель – учительница от нее не почерпнет, но на письма всегда отвечала, читала их с интересом, ждала их. Помню, с какой неохотой она ответила согласием на мою просьбу принять Татьяну Тютюнникову. Но потом очень хорошо отзывалась о ее работе. Всячески поддерживала ее, а также Татьяну Боровик и всех других людей, которых знала. Помогала всем, чем могла. Также пересылала мне адреса интересующихся то с Украины, то с Белоруссии, то с Краснодара. Лизелотта Орф переда-ла мне через нашего общего знакомого Герварта Темера огромный чемодан интереснейших книг на немецком языке, где были все национальные версии Шульверка. Оксана Ти-мофеевна скрупулезно переправляла их мне в Варну. Позднее подарила несколько старых философских книг для исследований в области музыкальной педагогики. Постоянно была в курсе не только моих дел, но и дел всего общества, я высылал ей и наш Вестник. Она никогда не критиковала его, хотя было за что, но если материал действительно был инте-ресный, она много говорила (писала) о нем в письмах.
Свою книжку про Карла Орфа она выслала мне в рукописи, чтобы я что-то подсказал. Куда там! Я лишь внимал информации и не мог себя заставить критично отнестись к ней, настолько высоко это было для меня! Она и сейчас высока для меня.
В последнее время она писала редко. Я как-то позвонил ей и вдруг чужой голос сказал: «Она умерла»...
У меня навсегда останется в памяти ее образ, ее благородство и бескорыстие. Та толерантность, терпимость к чужому мнению, чужой позиции, то, чему сейчас пытаются научить в школах и институтах в условиях демократии была присуща ей от природы и тоталитарный режим не смог воспитать в ней «нового человека» и не приучил к стервозности, нетерпимости, грубости, хотя она и умела использовать все богатство русского языка.
Она была настоящий гуманист.
|
